Петербургские типы - Страница 2

К оглавлению

- Что? Я?

- Ты. Кем нанят?

- Что значит - нанят?

- То и значит. Буржуями нанят, жидами?

Человек, растерянно улыбаясь, замолчал, а один из трёх солдат лениво посоветовал допросчику:

- Дай ему пинка в брюхо.

Другой сказал:

- У него и брюха-то нет.

Человечек отступил на шаг, сунул руки в карманы, потом вырвал их оттуда, крепко сжал:

- Я говорю от себя. Я - не нанят. Я тоже думал и читал, верил. Но теперь я знаю: человек - ненадолго, всё разрушается, и он...

Солдат с ямой на щеке крикнул свирепо:

- Брысь!

Человечек побежал прочь, поднимая валенками пыль, а солдат сказал товарищам:

- Стращает, сволочь. Будто мы его не понимай. А мы - всё понимай...

Вечером этого же дня человечек рассуждал, сидя на скамье у Троицкого моста:

- Поймите: в сущности, человек большинства, простой человек, тот, кого мы считаем дураком, он-то и есть настоящий строитель жизни. Большинство людей - глупо...

Его слушали: рябой, кривоногий матрос, широкий и тяжёлый, милиционер, толстая женщина в синем платье, трое серых людей - видимо, рабочие, и юноша-еврей, зашитый в чёрную кожу. Юноша горячился; он ехидно спрашивал:

- Может быть, и пролетариат - дурак, а?

- Я говорю о людях, которые хотят очень немногого и прежде всего, чтоб им не мешали жить, как они умеют...

- Это - буржуи, да?

- Стойте, товарищ! - тяжело сказал матрос. - Пускай говорит...

Оратор мотнул головою в сторону матроса:

- Благодарю вас.

- Не на чем.

- Человек глуп только с нашей книжной точки зрения, но сам он вполне доволен количеством разума, данного ему природой, и хорошо владеет им...

- Верно! - сказал матрос. - Дуй дальше!

- Он - человек ненадолго, знает это и не смущается тем, что через некоторое время ему нужно будет лечь в могилу...

- Все умрём, верно! - повторил матрос, подмигнув кожаному юноше, и широко усмехнулся, заставив этим подумать, что он твёрдо уверен в личном бессмертии своём.

А волосатый оратор продолжал всё так же тихо, очень странным тоном, как будто он просил, умолял верить ему:

- Он не хочет беспокойной жизни надеждами, его удовлетворяет медленно текущая, тихая жизнь под ночными звёздами. Я утверждаю: возбуждать несбыточные надежды в людях, которые вообще - ненадолго, это значит: путать их игру. Что может дать коммунизм?

- Ага! - сказал матрос, упёрся ладонями в колени, качнулся вперёд и встал на ноги:

- Н-ну, идём!

- Куда? - спросил волосатый человечек, отступая.

- Я знаю куда. Товарищ, прошу и вас следом за мной...

- Ах, оставьте его, - презрительно сказал юноша, отмахиваясь рукою.

- Прошу следовать! - повторил матрос тише, но рябое лицо его побурело и глаза сурово мигнули.

- Я - не боюсь, - сказал волосатый, пожимая плечами.

Баба, перекрестясь, пошла прочь, милиционер тоже отошёл, ковыряя пальцем замок винтовки, а трое остальных встали на ноги так машинально, так одновременно, как будто у всех троих была одна воля.

Матрос и кожаный юноша повели арестованного к Петропавловской крепости, но двое прохожих, догнав их на мостике, стали уговаривать матроса отпустить философа.

- Не-ет, - возражал матрос, - ему, пуделю собачьему, надо показать, сколько недолго живёт человек.

- Я - не боюсь, - тихо повторил пудель, глядя под ноги себе. - Но я удивляюсь, как мало вы понимаете.

Он вдруг круто повернулся и пошёл назад, к площади.

- Глядите - уходит! - удивлённо и негромко сказал матрос. - Идёт! Эй, куда?

- Ах, оставьте, товарищ, вы же видите - ненормальный...

Матрос свистнул вслед волосатому человечку и, усмехаясь, сказал:

- Чёрт, ушёл, и - никакого шума! Храбрый, собака, действительно совсем без рассудка...

Около Народного дома шныряет, трётся между людей остроглазый старичок в порыжевшем котелке, в длинном драповом пальто с воротником шалью. Он останавливается у каждой группы и, склонив головку набок, ковыряя землю палкой с костяным набалдашником, внимательно слушает: что говорят люди? У него кругленькое, мячом, розовое личико, круглые мерцающие глаза ночной птицы, под ястребиным носом серые, колючие усы, а на подбородке козлиный клок светло-жёлтых волос, - быстрыми движениями трёх пальцев левой руки он закручивает его, суёт в рот и, пожевав губами, выдувает изо рта:

- Пп!

Ввёртывается плечом в тесноту людей, точно прячется среди них, и раздаётся его наяривающий голосок, быстрые, чёткие слова:

- Это я знаю, которые сословия нам особенно вредны и уничтожить надо дотла, чтобы даже косточки в пыль...

Его очень внимательно слушают солдаты, рабочие, прислуга и "женщины для удовольствия", слушают, глядя ему в рот и как бы всасывая наяривающие слова. Говоря, он держит палку свою поперёк туловища и быстро перебирает пальцами по ней, как по флейте.

- Первое: чиновники всех чинов; сами знаете, какое это наказание и досада нам, - чиновники, что злее их? Суды, тюрьмы, канцелярии - всё в их руках. Каково? У них, как у фокусников, кабинеты разных тайн. Их в первую голову - уничтожить...

Какая-то рыжая девушка, видимо, горничная, сердито спросила:

- А сам-то кто? Тоже, поди, чиновник?

Он торопливо и обиженно отрёкся:

- Никогда я ничем не занимался против бедного народа, никогда ничего не делал. Я - гадатель, прорицатель, я будущую жизнь знаю...

Ему предложили погадать.

- Это - дело тайное, на людях нельзя!

А на вопрос: "Что с нами будет?" - он ответил, опустив глаза:

- Плохо будет, если, начав дело, сразу не кончим, плохо! Зубы рвать надо с корнем. Чиновников - скосить. Также и учёную часть, и её, - не служи ослеплению разума нашего, не выдавай копейку за рубль, да! Мы, дескать, учёные, вы, дескать, слушайте нас, мы вам законы напишем! Написали, наклеили везде закон: "Не пейте сырой воды!" А? Эхе-хе-хе...